Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Он был одержим мыслью — поднять следопытское движение в областях, краях, республиках — повсеместно! — чтоб потом победителем вернуться в Москву, которую всегда любил, к которой рвался всей душой. Он хотел возродить «Всемирный следопыт» или что-либо равнозначное ему. Мне кажется, он достиг большего. И хотя на последних годах жизни его преследовали неудачи, объективно не зависевшие ни от него, ни от нас, его друзей, порой прорывались нотки пессимизма, безнадежности… Что из того!
Да, пожалуй, он был последним из прежних. Но не последним вообще. Правильнее будет сказать, что он был первым — в новой нашей эпохе. И если со смертью благородного Чингачгука и его сына — Быстроногого Оленя — Ункаса угас весь род делаваров-могикан, краснокожих следопытов североамериканских прерий, то не перевелись следопыты на нашей земле. И не переведутся! Племя их стало больше. И оно будет расти и впредь, ибо, пока существует человек, не умрет следопытство — будут следопыты!
«Я Попов… Я Попов… Помните обо мне!»
Помним, помним! Выходит телевизионный журнал «Всемирный следопыт» — по Центральному телевидению — путешествий и открытий, тоже живая история, выступают ученые, географы… Живет название, живет идея, одержимость следопытством!..
Недавно я узнал (уж простите великодушно, что так поздно: неуч, незнайка! Но уж лучше поздно, чем никогда!): Владимир Алексеевич Попов — автор текста и музыки (да, да!) пионерской песни о картошке, популярнейшей песни нашего, советского детства. (Конец песни добавлен Жаровым.)
Ах, картошка, объеденье,
Пионеров идеал!
Тот не знает наслажденья,
Кто картошку не едал…
Душа Владимира Алексеевича — звонкая, романтическая и юная — слышится и в песне.
Я счастлив, что мне довелось встретиться, дружить с ним. Может быть, эта встреча предопределила мой собственный путь в литературе. Сам он так нуждался в ласке и внимании! В большой литературе нашего Отечества он нашел свою тропу и не сошел с нее до конца дней своих. В этом проявилась сила духа его, страстность убежденности, горячее неистовство вечной молодости. Он мог служить примером цельности натуры и служения одной идее.
Я счастлив, что знал такого человека!
Верность мечте — вот урок молодым.
«Путешественником надо родиться», — говорил Пржевальский. Вероятно, таким путешественником в душе В. А. Попов был всегда.
О том говорит и запись — признание и одновременно напутствие мне, — оставленная им в моем альбоме, бесценно дорогая мне запись, сделанная знакомым бисерно-мелким, волосяным, но четким почерком с завитушками. Публикую эту запись, чтобы читающие еще раз ощутили его неиссякаемую душевную щедрость, желание добра, нежное чувство к молодежи.
Читаю и, кажется, слышу негромкий, глубокой душевной теплоты, с отечески-добрыми интонациями, голос:
«Я собрался в свое последнее путешествие. Совершаю свой последний рейс. Первая остановка — станция «Урал». Скучно путешествовать, если заранее знаешь свой маршрут. Я путешествую без строгого маршрута, не придерживаюсь и расписания поездов. Но знаю, что моя последняя станция называется «Последний вздох». Но где она — я не знаю. Когда я подъеду к ней — тоже не знаю. Одно лишь чувствую: скоро! Твердо знаю еще одно: мое это последнее путешествие не длинное, но прекрасное и глубоко волнующее. Горы. Реки. Леса. Озера. Люди. Много новых, много интересных людей — старых, молодых. Среди последних — ты, Боря Рябинин. Ты меня радуешь. В тебе я наблюдаю большую равновесность частей. Мне любы твои прекрасные и чистые увлечения, которые оставляют следы культуры не только в тебе самом, но и в окружающей тебя среде. Крепко верю, что ты не замкнешься в ней, как алхимик в своей башне, и еще шире привнесешь ее в жизнь. И это заранее меня радует. Светлый тебе и широкий путь, мой милый Боря Рябинин! Открывая эту страницу, не поминай лихом старого и последнего следопыта.
Вл. Попов
Свердловск, 16 февраля 1935 г.»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вдруг будто весть с того света:
«…Это письмо для Вас, вероятно, будет неожиданным!
К Вам обращается сын Владимира Алексеевича Попова, Юрий Владимирович Попов-Лялицкий. В первую очередь я глубоко Вам благодарен за память о моем отце.
О себе. В 1953 году окончил Московский нефтяной институт, работал геофизиком в Абакане, Игарке, Норильске до 1974 года. Сейчас дорабатываю на Северо-Западе, в августе 82 года уйду на пенсию. Живу в Ленинграде. Жена тоже геофизик. Две дочери: Евгения и Ксения…
Мой брат Евгений в июне 1942 года утонул в реке Чаган (приток Урала в Уральске).
Отец погиб на 1-й Мещанской 13 января 1942 года…»
Вот когда все выяснилось окончательно: первая военная зима, Москва, январь сорок второго и — станция «Последний вздох».
Но как все-таки сурово обходилась с ним судьба: погиб один сын (в экспедиции), утонул другой, пережив отца всего на несколько месяцев. И все та же следопытская тропа — экспедиции, поездки, геофизика, исследования, изучения…
«Ваш адрес узнал в междугородном справочном бюро.
Я довольно ясно помню Вас по Нижне-Исетску (барак для строителей мачты для дирижабля у кладбища за Нижне-Исетском, нач-к Ассберг, инженер Потапов)…»
Это — та «дача», где отдыхали летом тридцать пятого близкие Владимира Алексеевича: барак… Но тогда и барак был роскошью! Времена-то какие, помните, стройки кругом… Представляет ли его нынешнее поколение следопытов? Как давно все это было и было ли…
Но не оборвется следопытская тропа, нет, нет!..
«Клянусь черепахами Тэсмана!..»
Всякий, кто увлекался чтением приключенческой литературы, конечно, знает, откуда это выражение. «Черепахи Тэсмана» — один из лучших рассказов Джека Лондона. У меня упоминание о нем вызывает в памяти встречи с другим мастером остросюжетной прозы, интересным человеком, хорошим товарищем, с которым судьба свела меня в дни юности.
…Без малого сорок лет минуло с тех пор, как однажды погожим летним днем 1935 года в редакции журнала «Уральский следопыт» появился желанный гость, писатель из Ленинграда, Михаил Ефимович Зуев-Ордынец, — моложавый, общительный, с постоянным острым юморком, прорывающимся в каждой фразе.
Мне он помнится энергичным, подвижным, нервического склада. Лицо худощавое, бледное, глаза быстрые, в которых нет-нет да промелькнет ироническая усмешка, в манере одеваться что-то спортивное, весь как будто изготовленный к прыжку.
Зуев-Ордынец был одним из немногих «именитых» авторов, сохранивших верность «Следопыту» после того, как тот перебрался из Москвы в Свердловск, сменив прилагательное «Всемирный» на «Уральский». Он одним из первых откликнулся на призыв редактора
